О покаянии
14. Вслед за конфирмацией наши противники полагают таинством покаяние. Они говорят о нём столь смутно и неопределённо, что из их слов невозможно извлечь чёткого и ясного учения. Мы уже подробно излагали в другом месте (/3/3-5), во-первых, то, что говорится о покаянии в Писании, и, во-вторых, то, чему учат наши противники. Теперь же мы лишь кратко покажем, насколько безосновательно представлять покаяние таинством.
Однако прежде скажу несколько слов об обычае древней Церкви, ссылаясь на который, паписты оправдывают этот некогда утверждённый ими и доныне поддерживаемый безумный вымысел. Древние соблюдали в практике публичного покаяния порядок, согласно которому кающийся, исполнивший возложенные на него покаянные труды, примирялся с Церковью через возложение рук. Это был знак прощения грехов, призванный утешить грешника и убедить верующий народ в том, что память о прегрешении должна быть стёрта. Св. Киприан часто называет такой знак дарованием или предоставлением мира (Cyprianus. Epistolae, 57; 1, 2; III, 2 (MPL, III, 882; 884)).
Кроме того, для придания этому акту большей авторитетности было предписано, что он не может совершаться без ведома и согласия епископа. В связи с этим следует упомянуть канон Второго Карфагенского собора, гласящий, что простой священник не должен примирять кающегося с Церковью (Второй Карфагенский собор (390), канон 4 (МРL, LXXXIV, 185-186); Неfelе-Leclercq С. J. von. Histoire des Conciles d'apres les documents originaux. Vol. 1-8. Р. 1907-1913; V. 2, р. 78), а также канон Оранжского собора, гласящий: «Покидающие мир сей прежде окончания покаяния могут быть допущены к причастию без примирительного возложения рук. Но возвращающийся в Церковь в добром здравии пусть будет примирён с нею епископом» (Первый Оранжский собор (441), канон 3; op. cit., v. 2, p. 436-437).
Имеется другое постановление Третьего Карфагенского собора (Третий Карфагенский собор (393), канон 32 (MPL, LXXXVI, 193)). Цель всех этих канонов и постановлений - уберечь от падения ту строгость, которую желательно было сохранить. Так, из опасений чрезмерной снисходительности некоторых священников, было предписано, что епископ должен быть поставлен в известность о сути дела. Вместе с тем в другом месте Киприан свидетельствует, что епископ возлагал руки на кающегося не один, а вместе со всем клиром (Cyprianus. Epistolae, 16, 11, 3 (MPL, IV, 957-959)).
Однако с течением времени такой порядок подвергся искажению. Церемония возложения рук стала практиковаться частным образом, то есть помимо публичного покаяния. Именно здесь берёт начало различение, которое проводит Грациан (составивший собрание канонов и декретов) между публичным и тайным (частным) покаянием (Decretum Gratiani II, c. 26, qu. 6, c. 3). Если высказать моё собственное мнение, то я считаю святым и полезным для Церкви порядок, о котором рассказывает св. Киприан, и хотел бы видеть его в действии и сегодня. Что касается второго (тайного) покаяния, то я не отвергаю его безоговорочно, однако и не считаю безусловно необходимым. Как бы то ни было, мы видим, что возложение рук в покаянии есть обряд, установленный людьми, а не Богом. Поэтому его следует отнести к вещам безразличным, и его соблюдению не должно придаваться такое же значение, как соблюдению Таинств, основанных на слове Божьем.
15. Тем не менее богословы Рима, имеющие обыкновение всё извратить и испакостить глоссами, всячески пытаются отыскать здесь таинство. Неудивительно, что они испытывают затруднения: ведь они ищут то, чего нет. В конце концов, выбившись из сил, они оставляют этот вопрос неопределённым, нерешённым и запутанным из-за множества разнородных мнений.
Они говорят, что внешнее покаяние представляет собой таинство. А если так, то его нужно считать знаком внутреннего покаяния, то есть сердечного сокрушения (Пётр Ломбардский. Сентеции, IV, dist. 22, c. 2 (MPL, CXCII, 899)), которое будет в таком случае субстанцией таинства. Или же оба они суть таинство - не два, а совокупное целое. Причём внешнее покаяние представляет собой только таинство, а внутреннее - и таинство и субстанцию таинства. А прощение грехов есть субстанция таинства, но не само таинство (Там же).
Чтобы ответить на все эти вопросы, вспомним данное выше определение таинства (/4/14). Если соотнести с ним всё то, что наши противники называют таинством покаяния, окажется, что здесь нет никакого соответствия, потому что нет никакого внешнего обряда, установленного Господом в подтверждение нашей веры. Если они заявят, что наше определение не вляется для них непреложным законом, пусть выслушают св. Августина, к которому они выказывают исключительное почтение; «Таинства, - говорит Августин, - были установлены как зримые плотскими людьми, чтобы они могли по ступеням таинств взойти от видимых оком вещей к вещам умопостигаемым» (Августин. О различных вопросах, XLIII (MPL, XL, 28)). Могут ли наши противники усмотреть и указать другим что-либо похожее в так называемом таинстве покаяния? В другом месте св. Августин говорит: «Таинство именуется так потому, что в нём видится одно, а мыслится другое. То, что мы видим, имеет телесный облик; то, что мы мыслим, есть духовный плод» (Августин. Проповеди, 272 (MPL, XXXVIII, 1247)). Но это вовсе не соответствует воображаемому таинству покаяния у папистов, где нет никакого телесного образа, представляющего духовный плод.
16. Но для того чтобы одолеть наших противников на их собственной территории, зададим ещё один вопрос. Если бы здесь имелось какое-то таинство, не лучше ли было считать им прощение грехов, даваемое священником, а не покаяние - как внутреннее, так и внешнее? Ведь было бы нетрудно заявить, что отпущение - это обряд, предписанный в подтверждение веры в прощение грехов и основанный на так называемом обетовании ключей: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе» (Мф 18:18). Здесь можно возразить, что многие получали прощение от священников, но это не принесло им пользы, а между тем, согласно учению наших противников, таинства нового закона должны в действительности производить то, что изображают. На такое возражение было бы нетрудно ответить. Подобно тому как в Вечере Господней они различают два вкушения (первое, сакраментальное, равно присуще добрым и злым; второе особо дано добрым (Пётр Ломбардский. Сентеции, IV, dist. 9, c. 1 (MPL, CXCII, 858))), так и в «таинстве» покаяния они могли бы различать двойное прощение.
Однако я до сих пор не могу понять, как они представляют себе такое действие таинств нового закона. Я уже объяснил в надлежащем месте, что их учение никоим образом не согласуется с божественной истиной (/4/17.41). Но здесь я только хотел показать, что данное возражение не помешало бы им назвать таинством даваемое священником прощение грехов. Они могли бы ответить устами св. Августина, что иногда освящение совершается без видимого таинства, а видимое таинство - без внутреннего освящения (Августин. Вопросы на Семикнижие, III, 84 (MPL, XXXIV, 712)). Далее, что таинства в действительности производят то, что изображают, только в избранных (Августин. На Пс 77, 2 (MPL, XXXVI, 983-984)). И ещё: «Одни облекаются во Христа во время принятия Таинства, а другие - вплоть до освящения. Первое равно относится к добрым и злым, второе - только к добрым» (Августин. О крещении, против донатистов, V, XXIV, 34 (MPL, XLIII, 193)). Надо полагать, наши противники совсем сбиты с толку, как малые дети, и ослеплены так, что не видят восхода солнца, если не находят столь простого и очевидного выхода из своих затруднений.
17. Но пусть не вздумают возгордиться. Ибо в какой бы части своего ритуала ни усматривали они таинство, я отрицаю, что его можно считать таинством. Во-первых, здесь нет Божьего обетования, которое одно только может служить основанием таинства. Как уже было показано выше, обетование ключей никоим образом не подразумевает прощения грехов в частном порядке, но относится к проповеди Евангелия - безразлично, проповедуется ли оно одному человеку или многим. Другими словами, этим обетованием Господь устанавливает не какое-то особое прощение грехов для каждого человека в отдельности, но единое для всех грешников без различия. Во-вторых, каков бы ни был обряд покаяния, он является чисто человеческим изобретением. Но мы уже определили, что ритуалы таинств могут предписываться только Богом. Следовательно, называть таинством покаяния человеческое установление - ложь и обман.
Наши противники украсили это мнимое таинство подобающим ритуалом, назвав его «второй спасительной доской после кораблекрушения». Ибо если человек запятнает грехом одежды невинности, в которые он облачается при Крещении, то сможет омыть их покаянием (Пётр Ломбардский. Сентеции, IV, dist. 14, c. 1 (MPL, CXCII, 868; Decretum Gratiani, II, c. 33, qu. 3, c. 72)). Паписты говорят, что это изречение принадлежит св. Иерониму (Hyeronimus. Epistolae, 84, 6 (MPL, XXII, 748)). Но кому бы оно ни принадлежало, его следует считать нечестивым, если истолковывать соответственно смыслу, который вкладывают в него наши противники. А именно, что крещение уничтожается грехом. Между тем, грешники, напротив, должны обращаться к памяти о крещении всякий раз, когда ищут прощения грехов, чтобы в этом памятовании почерпнуть утешение, ободрение и укрепление веры в то, что им простятся грехи согласно обетованию, данному в крещении. Неудачное высказывание св. Иеронима о том что крещение (от которого отпадают грешники, заслуживающие отлучения) восстанавливается покаянием, эти лжецы превращают в собственное нечестие.
Было бы весьма точно и правильно назвать таинством покаяния именно крещение, потому что оно было дано в утешение тем, кто стремится к покаянию. А чтобы не казалось, что это моя собственная выдумка, сошлюсь на общепринятое и твёрдое убеждение древней Церкви. Так, в приписываемой св. Августину книге «О вере» («De fide») крещение названо Таинством веры и покаяния (Псевдо-Августин. О вере, XXX (MPL, XL (приложение), 745)). Но зачем обращаться к недостаточно надёжным свидетельствам, когда у нас есть точные сообщения евангелистов: Иоанн Креститель проповедовал крещение покаяния для прощения грехов (Мк 1:4; Лк 3:3).